Неточные совпадения
Кити называла ему те знакомые и незнакомые лица, которые они встречали. У самого входа
в сад они встретили слепую М-mе Berthe с проводницей, и князь порадовался на умиленное выражение старой Француженки, когда она услыхала
голос Кити. Она тотчас с французским излишеством любезности заговорила с ним, хваля его зa то, что у него такая прекрасная
дочь, и
в глаза превознося до небес Кити и называя ее сокровищем, перлом и ангелом-утешителем.
Проходя через первую гостиную, Левин встретил
в дверях графиню Боль, с озабоченным и строгим лицом что-то приказывавшую слуге. Увидав Левина, она улыбнулась и попросила его
в следующую маленькую гостиную, из которой слышались
голоса.
В этой гостиной сидели на креслах две
дочери графини и знакомый Левину московский полковник. Левин подошел к ним, поздоровался и сел подле дивана, держа шляпу на колене.
И скоро звонкий
голос Оли
В семействе Лариных умолк.
Улан, своей невольник доли,
Был должен ехать с нею
в полк.
Слезами горько обливаясь,
Старушка, с
дочерью прощаясь,
Казалось, чуть жива была,
Но Таня плакать не могла;
Лишь смертной бледностью покрылось
Ее печальное лицо.
Когда все вышли на крыльцо,
И всё, прощаясь, суетилось
Вокруг кареты молодых,
Татьяна проводила их.
Ассоль было уже пять лет, и отец начинал все мягче и мягче улыбаться, посматривая на ее нервное, доброе личико, когда, сидя у него на коленях, она трудилась над тайной застегнутого жилета или забавно напевала матросские песни — дикие ревостишия [Ревостишия — словообразование А.С. Грина.].
В передаче детским
голосом и не везде с буквой «р» эти песенки производили впечатление танцующего медведя, украшенного голубой ленточкой.
В это время произошло событие, тень которого, павшая на отца, укрыла и
дочь.
— Кто это? Кто это? — проговорил он вдруг хриплым задыхающимся
голосом, весь
в тревоге, с ужасом указывая глазами на дверь, где стояла
дочь, и усиливаясь приподняться.
— Положим,
в богатом семействе есть сын и
дочь, — продолжала она дрогнувшим
голосом. — Оба совершеннолетние… Сын встречается с такой девушкой, которая нравится ему и не нравится родителям;
дочь встречается с таким человеком, который нравится ей и которого ненавидят ее родители. У него является ребенок… Как посмотрят на это отец и мать?
— Мудреную ты мне загадку загадываешь… — изменившимся глухим
голосом проговорил Василий Назарыч. — Сын с собой ничего не принесет
в отцовский дом, а
дочь…
У него все время, пока он тогда говорил,
голос был такой слабый, ослабленный, и говорил он так скоро-скоро, все как-то хихикал таким смешком, или уже плакал… право, он плакал, до того он был
в восхищении… и про
дочерей своих говорил… и про место, что ему
в другом городе дадут…
Лопухов возвратился с Павлом Константинычем, сели; Лопухов попросил ее слушать, пока он доскажет то, что начнет, а ее речь будет впереди, и начал говорить, сильно возвышая
голос, когда она пробовала перебивать его, и благополучно довел до конца свою речь, которая состояла
в том, что развенчать их нельзя, потому дело со (Сторешниковым — дело пропащее, как вы сами знаете, стало быть, и утруждать себя вам будет напрасно, а впрочем, как хотите: коли лишние деньги есть, то даже советую попробовать; да что, и огорчаться-то не из чего, потому что ведь Верочка никогда не хотела идти за Сторешникова, стало быть, это дело всегда было несбыточное, как вы и сами видели, Марья Алексевна, а девушку, во всяком случае, надобно отдавать замуж, а это дело вообще убыточное для родителей: надобно приданое, да и свадьба, сама по себе, много денег стоит, а главное, приданое; стало быть, еще надобно вам, Марья Алексевна и Павел Константиныч, благодарить
дочь, что она вышла замуж без всяких убытков для вас!
Старуха сама оживала при этих рассказах. Весь день она сонно щипала перья, которых нащипывала целые горы… Но тут,
в вечерний час,
в полутемной комнате, она входила
в роли, говорила басом от лица разбойника и плачущим речитативом от лица матери. Когда же
дочь в последний раз прощалась с матерью, то
голос старухи жалобно дрожал и замирал, точно
в самом деле слышался из-за глухо запертой двери…
В комнате водворилось неловкое, тягостное молчание. Жена капитана смотрела на него испуганным взглядом.
Дочери сидели, потупясь и ожидая грозы. Капитан тоже встал, хлопнул дверью, и через минуту со двора донесся его звонкий
голос: он неистово ругал первого попавшего на глаза работника.
— Харитон Артемьич, будет тебе, — со слезами
в голосе молила Анфуса Гавриловна. — Голову ты с
дочерей снял.
Наступила страда, но и она не принесла старикам обычного рабочего счастья. Виной всему был покос Никитича, на котором доменный мастер страдовал вместе с племянником Тишкой и
дочерью Оленкой. Недавние ребята успели сделаться большими и помогали Никитичу
в настоящую силу. Оленка щеголяла
в кумачном сарафане, и ее
голос не умолкал с утра до ночи, — такая уж голосистая девка издалась. Пашка Горбатый, страдовавший с отцом, потихоньку каждый вечер удирал к Тишке и вместе с ним веселился на кержацкую руку.
Девки зашептались между собой, а бедную Аграфену бросило
в жар от их нахальных взглядов. На шум
голосов с полатей свесилась чья-то стриженая голова и тоже уставилась на Аграфену. Давеча старец Кирилл скрыл свою ночевку на Бастрыке, а теперь мать Енафа скрыла от
дочерей, что Аграфена из Ключевского. Шел круговой обман… Девки потолкались
в избе и выбежали с хохотом.
— Богу ответите за сироту, Петр Елисеич! — доносился звонкий
голос Домнушки через запертые двери. — Другие-то побоятся вам оказать, а я вся тут… Нечего с меня взять, с солдатки!
Дочь у вас растет, большая будет, вам же стыдно… Этакой срам
в дому! Беспременно этого варнака Тишку
в три шеи. Обнакновенно, Катря — глупая девка и больше ничего, а вы хозяин
в дому и ответите за нее.
Гловацкая отгадала отцовский
голос, вскрикнула, бросилась к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую шею отца, плакала на его груди теми слезами, которым, по сказанию нашего народа, ангелы божии радуются на небесах. И ни Помада, ни Лиза, безотчетно остановившиеся
в молчании при этой сцене, не заметили, как к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог ни слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов до
дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
И когда пришел настоящий час, стало у молодой купецкой
дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться
в дальний путь; а сестры с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась
дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась с сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким
голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
Помутилися ее очи ясные, подкосилися ноги резвые, пала она на колени, обняла руками белыми голову своего господина доброго, голову безобразную и противную, и завопила источным
голосом: «Ты встань, пробудись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного…» И только таковы словеса она вымолвила, как заблестели молоньи со всех сторон, затряслась земля от грома великого, ударила громова стрела каменная
в пригорок муравчатый, и упала без памяти молода
дочь купецкая, красавица писаная.
Мало ли, много ли тому времени прошло: скоро сказка сказывается, не скоро дело делается, — стала привыкать к своему житью-бытью молодая
дочь купецкая, красавица писаная, ничему она уж не дивуется, ничего не пугается, служат ей слуги невидимые, подают, принимают, на колесницах без коней катают,
в музыку играют и все ее повеления исполняют; и возлюбляла она своего господина милостивого, день ото дня, и видела она, что недаром он зовет ее госпожой своей и что любит он ее пуще самого себя; и захотелось ей его
голоса послушать, захотелось с ним разговор повести, не ходя
в палату беломраморную, не читая словесов огненных.
После ужина вошла она
в ту палату беломраморну, где читала она на стене словеса огненные, и видит она на той же стене опять такие же словеса огненные: «Довольна ли госпожа моя своими садами и палатами, угощеньем и прислугою?» И возговорила
голосом радошным молодая
дочь купецкая, красавица писаная: «Не зови ты меня госпожой своей, а будь ты всегда мой добрый господин, ласковый и милостивый.
В та поры, не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» И показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги и пропал
в частых кустах, и не взвидела света молода
дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным
голосом и упала на дорогу без памяти.
В середину залы выступает вторая
дочь Марьи Ивановны, Аглаида, и звучным контральтовым
голосом произносит стихи...
И точно,
в соседней комнате послышалась визгливая рулада, производимая не столько приятным, сколько усердным
голосом третьей
дочери, Клеопатры, которая, по всем вероятиям, репетировала арию, долженствовавшую восхитить всех слушателей.
Ни одного дня, который не отравлялся бы думою о куске, ни одной радости. Куда ни оглянется батюшка, всё ему или чуждо, или на все
голоса кричит: нужда! нужда! нужда! Сын ли окончил курс — и это не радует: он совсем исчезнет для него, а может быть, и забудет о старике отце.
Дочь ли выдаст замуж — и она уйдет
в люди, и ее он не увидит. Всякая минута, приближающая его к старости, приносит ему горе.
Пусть дойдет до них мой
голос и скажет им, что даже здесь,
в виду башни,
в которой, по преданию, Карл Великий замуровал свою
дочь (здесь все башни таковы, что
в каждой кто-нибудь кого-нибудь замучил или убил, а у нас башен нет), ни на минуту не покидало меня представление о саранче, опустошившей благословенные чембарские пажити.
«Maman тоже поручила мне просить вас об этом, и нам очень грустно, что вы так давно нас совсем забыли», — прибавила она, по совету князя,
в постскриптум. Получив такое деликатное письмо, Петр Михайлыч удивился и, главное, обрадовался за Калиновича. «О-о, как наш Яков Васильич пошел
в гору!» — подумал он и, боясь только одного, что Настенька не поедет к генеральше, робко вошел
в гостиную и не совсем твердым
голосом объявил
дочери о приглашении. Настенька
в первые минуты вспыхнула.
— Ну, это вряд ли! — возразил князь, взглянув бегло, но значительно на
дочь. — Mademoiselle Catherine недели уже две не
в голосе, а потому мы не советовали бы ей петь.
Окончив свои дуэттино с
дочерью, фрау Леноре заметила, что у Эмилио
голос отличный, настоящее серебро, но что он теперь вступил
в тот возраст, когда
голос меняется (он действительно говорил каким-то беспрестанно ломавшимся басом), — и что по этой причине ему запрещено петь; а что вот Панталеоне мог бы,
в честь гостя, тряхнуть стариной!
Красота ее все более и более поражала капитана, так что он воспринял твердое намерение каждый праздник ходить
в сказанную церковь, но дьявольски способствовавшее
в этом случае ему счастье устроило нечто еще лучшее:
в ближайшую среду, когда капитан на плацу перед Красными казармами производил ученье своей роте и, крикнув звучным
голосом: «налево кругом!», сам повернулся
в этом же направлении, то ему прямо бросились
в глаза стоявшие у окружающей плац веревки мать и
дочь Рыжовы.
— Что пролетело по душе его
в эти минуты, какая борьба совершилась у железной воли с отцовскою любовью и разумностью, как уступил победу упорный дух?.. трудно себе представить; но когда раздался за дверью
голос Мазана: «Кушанье готово», дедушка вышел спокоен, и ожидавшие его жена и
дочери, каждая у своего стула, не заметили на слегка побледневшем лице его ни малейшего гнева; напротив, он был спокойнее, чем поутру, даже веселее, и кушал очень аппетитно.
Юрий едва слышал, что говорил ему юродивый; он не понимал сам, что с ним делалось;
голос упавшей
в обморок девицы, вероятно,
дочери боярина Кручины, проник до глубины его сердца: что-то знакомое, близкое душе его отозвалось
в этом крике, который, казалось Юрию, походил более на радостное восклицание, чем на вопль горести.
— Добро, добро, не божись!.. Дай подумать… Ну, слушай же, Григорьевна, — продолжал мужской
голос после минутного молчания, — сегодня у нас на селе свадьба:
дочь нашего волостного дьяка идет за приказчикова сына. Вот как они поедут к венцу, ты заберись
в женихову избу на полати, прижмись к уголку, потупься и нашептывай про себя…
Но вскоре самая простая мысль уничтожила все его догадки: он много раз видал свою незнакомку, но никогда не слышал ее
голоса, следовательно, если б она была и
дочерью боярина Кручины, то, не увидав ее
в лицо, он не мог узнать ее по одному только
голосу; а сверх того, ему утешительнее было думать, что он ошибся, чем узнать, что его незнакомка —
дочь боярина Кручины и невеста пана Гонсевского.
На третий день —
в участок… то бишь утро посвятим чтению"Московских ведомостей". Нехорошо проведем время, а делать нечего. Нужно, голубушка, от времени до времени себя проверять. Потом — на Невский — послушать, как надорванные людишки надорванным
голосом вопиют: прочь бредни, прочь! А мы пройдем мимо, как будто не понимаем, чье мясо кошка съела. А вечером на свадьбу к городовому —
дочь за подчаска выдает — вы будете посаженой матерью, я шафером. Выпьем по бокалу — и домой баиньки.
— Эх — дети! Язвы сердца, — а не радость его вы!.. — звенящим
голосом пожаловался Яков Тарасович, и, должно быть, он много вложил
в эти слова, потому что тотчас же после них просиял, приободрился и бойко заговорил, обращаясь к
дочери: — Ну ты, раскисла от сладости? Айда-ка собери нам чего-нибудь… Угостим, что ли, блудного сына! Ты, чай, старичишка, забыл, каков есть отец-то у тебя?
— Что же, сын или
дочь? — добавила г-жа Петицкая, по обыкновению, самым невинным
голосом, как будто бы ничего об этом не знавшая и
в первый раз еще слышавшая о том.
— Да, mesdames, я с радостию готова поверить вам мою семейную тайну. Сегодня после обеда князь, увлеченный красотою и… достоинствами моей
дочери, сделал ей честь своим предложением. Князь! — заключила она дрожащим от слез и от волнения
голосом, — милый князь, вы не должны, вы не можете сердиться на меня за мою нескромность! Только чрезвычайная семейная радость могла преждевременно вырвать из моего сердца эту милую тайну, и… какая мать может обвинить меня
в этом случае?
Старшая
дочь Елена, широколицая, широкобёдрая баба, избалованная богатством и пьяницей мужем, была совершенно чужим человеком; она изредка приезжала навестить родителей, пышно одетая, со множеством колец на пальцах. Позванивая золотыми цепочками, брелоками, глядя сытыми глазами
в золотой лорнет, она говорила усталым
голосом...
Но однажды, спускаясь с лестницы, она услыхала внизу,
в сенях,
голос дочери...
Весь город взволнован: застрелилась, приехав из-под венца, насильно выданная замуж
дочь богатого торговца чаем. За гробом ее шла толпа молодежи, несколько тысяч человек, над могилой студенты говорили речи, полиция разгоняла их.
В маленьком магазине рядом с пекарней все кричат об этой драме, комната за магазином набита студентами, к нам,
в подвал, доносятся возбужденные
голоса, резкие слова.
— И так как я желаю
в сем деле, — продолжал, еще более возвысив
голос, Харлов, — должный порядок и законность соблюсти, то покорнейше прошу вашего сыночка, Дмитрия Семеновича, — вас я, сударыня, обеспокоивать не осмеливаюсь, — прошу оного сыночка, Дмитрия Семеновича, родственнику же моему Бычкову
в прямой долг вменяю — при совершении формального акта и ввода во владение моих двух
дочерей, Анны замужней и Евлампии девицы, присутствовать; который акт имеет быть
в действие введен послезавтра,
в двенадцатом часу дня,
в собственном моем имении Еськове, Козюлькине тож, при участии предержащих властей и чинов, кои уже суть приглашены.
Мочалов-сын и тогда уже показывал необыкновенный талант, бездну огня и чувства;
дочь ничего не обещала, несмотря на прекрасные глаза, хотя и была впоследствии несколько лет любимицей Москвы и даже знаменитостью, особенно когда выучилась с
голосу подражать некоторым блестящим местам
в игре Семеновой, приезжавшей от времени до времени восхищать Москву.
Рассказывает она мне жизнь свою:
дочь слесаря, дядя у неё помощник машиниста, пьяный и суровый человек. Летом он на пароходе, зимою
в затоне, а ей — негде жить. Отец с матерью потонули во время пожара на пароходе; тринадцати лет осталась сиротой, а
в семнадцать родила от какого-то барчонка. Льётся её тихий
голос в душу мне, рука её тёплая на шее у меня, голова на плече моём лежит; слушаю я, а сердце сосёт подлый червяк — сомневаюсь.
— Я была подготовлена к этому, — говорила она спокойным контральто, и её
голос красиво вибрировал на верхних нотах. — После второго удара он почти каждый день жаловался на колотья
в сердце, перебои, бессонницу… Говорят, он там очень волновался, кричал… накануне он ездил
в гости к Олесову — тут есть один помещик, полковник
в отставке, пьяница и циник, разбитый подагрой. Кстати, у него есть
дочь, — вот сокровище, я тебе скажу!.. Ты познакомишься с ней…
Стол стоял
в простенке между окон, за ним сидело трое: Григорий и Матрёна с товаркой — пожилой, высокой и худой женщиной с рябым лицом и добрыми серыми глазами. Звали её Фелицата Егоровна, она была девицей,
дочерью коллежского асессора, и не могла пить чай на воде из больничного куба, а всегда кипятила самовар свой собственный. Объявив всё это Орлову надорванным
голосом, она гостеприимно предложила ему сесть под окном и дышать вволю «настоящим небесным воздухом», а затем куда-то исчезла.
«Сюда», — прошептал едва внятный
голос, и он смиренно шел; небольшой переход оканчивался дверью; ее отворил его спутник, и
в нем он узнал прелестную
дочь игумна.
Петр Васильич воспользовался восстановившеюся тишиной и представил Бориса Андреича хозяевам. Хозяева объявили
в один
голос, что очень рады новому знакомству; потом Калимон Иваныч представил Борису Андреичу своих
дочерей, называя их Поленькой и Эменькой.
В гостиной находились еще две женские личности, уже немолодые: одна —
в чепце, другая —
в темном платочке; но Калимон Иваныч не почел нужным познакомить с ними Бориса Андреича.
Допели канон. Дрогнул
голос Марьюшки, как завела она запев прощальной песни: «Приидите, последнее дадим целование…» Первым прощаться подошел Патап Максимыч. Истово сотворил он три поклона перед иконами, тихо подошел ко гробу, трижды перекрестил покойницу, припал устами к холодному челу ее, отступил и поклонился
дочери в землю… Но как встал да взглянул на мертвое лицо ее, затрясся весь и
в порыве отчаянья вскрикнул...
— Что ты, Настасья? — смутясь от слов
дочери и понизив
голос, сказал Патап Максимыч. —
В уме ли?.. Да как у тебя язык повернулся такое слово сказать?
Так думал он, рассматривая ноты
дочери,
в которых запечатлелся ее
голос, ее книги и ее портрет, большой, писанный красками, портрет, который она привезла с собою из Петербурга.